Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я не мог перепутать! – упрямо заявил сын. – Я видел то, что видел. Людей в масках, прожектор, шприц в поддоне. Это была операционная.
– Ну откуда вы знаете, что это была операционная? В кино видели?
– Не смейте иронизировать, – возмутился отец.
– Простите, – понизил голос доктор. – Я действительно погорячился. И все-таки, откуда он знает, что это было?
– Я ему сказал, – ответил отец. – Он описал мне подробности сна. Так ярко, так живо. Я сразу понял, что он видел операционную. У меня нет в этом ни малейшего сомнения.
– Хм… – только и ответил врач. – В таком случае я решительно не понимаю, что здесь происходит. Это антинаучно. Совершенно антинаучно.
И тогда отец решился высказать робкое, но уже с полчаса, с момента увиденного на стене клиники лика, настойчиво стучавшееся в мозг предположение:
– Может быть, это чудо?
– Чудо? – переспросил доктор. – Простите, я врач и могу опираться только на известные медицине факты. Если вы желаете говорить о чудесах, думаю, вам надо поискать для этого другое место и другого собеседника.
– Но, может быть, вы хотя бы можете проверить, посмотреть, закапать ему в глаза? Вдруг что-то изменилось?
– Мы сделаем все проверки. Но я бы не советовал вам рассчитывать на какие-то сногсшибательные результаты.
И он дал команду сестре, которая тут же устремилась расчехлять аппараты и извлекать из ящика бутылочки.
– Подождите в коридоре, – сказал доктор отцу. – Когда мы закончим, я вас позову.
Отец покорно вышел и сел на прежнее место.
Напротив сочился страданием одинокий, вырванный из фрески глаз.
Он словно спрашивал разгадавшего его тайну человека: «Ты тоже не веришь? Или готов попробовать?»
«Бред, бред!» – сказал про себя отец и даже потряс головой, чтобы изгнать из воображения прилипчивый образ.
А за той самой стенкой, с которой взирал глаз убитого проповедника, исследовались другие, никогда прежде не ведавшие красок глаза. Тоже карие. Тоже часто полные печали.
Поутру Василиса, как всегда, сразу бросилась к кроватке любимчика.
Только – вот ужас – его на привычном месте не оказалось.
– Где? – взвыла Василиса. – Где он?
– Забрали, – сказала ночная дежурная няня.
– Как забрали? Куда забрали? Кто забрал?
– Пришли какие-то люди поутру. С директором вместе. И забрали.
– Нееет! – еще громче заголосила Василиса. – Родненький мой! Куда, куда дели?
– Я-то откуда знаю? – попятилась ночная дежурная. – Да и чего ты так убиваешься? Должно быть, усыновили. Хорошо ему теперь будет. Дом, семья, свои игрушки. Кашка манная.
– А моя, моя-то каша чем плоха была? – с остервенением ощерилась Василиса.
– Да ты ж, поди, не мать ему, а нянька. Как я да как другие. Начальству виднее. Чего тебе выть теперь?
– Отдайте, отдааайте! – не унималась Василиса. И похожа она была сейчас не на летучую волшебницу, а на ведьму, на фурию, на разъяренную рыжую медведицу, которая вцепится в горло и живым не отпустит.
– Господь с тобой! Позову-ка я лучше директора, – сказала ночная дежурная няня и нырнула за дверь.
Директор уже был наготове.
– Ты, красавица, не переживай, – по-отечески утешил он Василису, усадив за стол в своем солидном кабинете. – Мальчонку твоего мы очень славно пристроили. Приличная семья, оба родителя работают, хорошо образованные. Будут они его баловать, выведут в люди.
– Отдайте! – прохрипела Василиса.
– Да ты с ума, что ли, совсем сошла? – ужаснулся директор. – Кто тебе его отдаст? У него теперь мамка с папкой появились. А ты иди другим попы подмывай, вместо того чтобы истерики устраивать.
– Отдайте! – повторила Василиса. – Он мой, мой. Вы не имели права. Не предупредили, не сказали. Да я сама, сама хотела.
– Чего это ты хотела?
– Усыновить его, вот чего.
– Усыновить! – аж прыснул директор. – Да кто ж тебе дал бы? Ты безмужняя, без образования. Да по закону ты просто не имеешь права.
– Это я-то не имею?! – заверещала няня. – Кто лучше меня за детьми-то может ходить? Кто? И он же с первых дней у меня на руках подрастал. Он меня любил!
– Любил! – передразнил директор. – Скажешь тоже, любил. Он еще понимать-то ничего толком не понимает. Ему бутылка да попа сухая – вот и вся любовь.
«Вот я тебя люблю!» – хотел добавить директор, но удержался. А Василиса хрипела как раненый зверь.
– Хоть скажите, куда увезли, кому отдали? – умоляла она. – Я бы поехала, посмотрела, как он там, хоть одним глазочком!
– Совсем спятила девка, – развел руками директор. – Это ж государственная тайна. Разглашению не подлежит.
– А ты знаешь, где он? – посмотрела она хищно, внезапно переходя на ты.
– Я знаю, – поежился директор. – А тебе знать не положено. Запрещено.
– Скажи мне! Скажи по-хорошему!
– Да ты чегой-то? Угрожаешь мне, что ли?
Словно подтверждая его мрачную догадку, Василиса взлетела со стула и бросилась запирать дверь кабинета изнутри.
– Чур тебя! – замахал руками директор, глубже вжимаясь в кресло и хватая со стола в целях самообороны массивное, подаренное ему за какие-то заслуги перед обществом пресс-папье.
Василиса же неумолимо надвигалась с сомнамбулическим выражением лица.
– Скажи мне, где он, – шепнула она прямо директору в лицо, чуть не обжигая кожу своим горячим дыханием.
– Да не могу, ненормальная! Нельзя. По циркуляру не положено.
– Скажи. Что угодно для тебя сделаю.
И, как безумная, она принялась лобызать его в крупный нос, в лысину, в подбородок, по которому лишь двадцать минут назад стекали струйки жирного супа, которые он всасывал обратно и не подозревал, что ждет его вскоре после завтрака.
– Отпусти, – взмолился он, теряя самообладание и ответно впиваясь губами в Василисин сочный рот.
– Не пущу. Умучаю. Залюблю. Только скажи. Скажешь, что ли?
– Ска-жу, – прошелестел директор по слогам, не в силах удерживать дыхание.
А она уже расстегивала ему штаны и взлетала над ним. Как по волшебству, как на троне из благоговейно сгустившегося воздуха.
– Только уж не обмани, скажи, голубчик, – ворковала она.
– Не обману.
– Дай, дай адрес сейчас, напиши вот на бумажке.
– Да вот он, – еле дотягиваясь до ящика, стонал директор. – Вот дело. Все оформлено честь по чести.